9. Иван Шматько: Письма-воспоминания о Керчи ХХ века
Почувствовав падение сбора, администрация устраивала чемпионат французской борьбы, начинавшийся во втором отделении после первого с участием клоуна. Чемпионат устраивался на коммерческих началах.
Побеждённый борец требовал реванша, среди борцов заключали пари по сто рублей — победителю. Когда же все эти фокусы уже мало помогали и сбор начинал падать, чтобы подогреть интерес к борьбе, появлялись новые борцы под чёрной или красной маской, которую, в случае поражения, борец снимал и называл свою фамилию.
Публика проявляла горячий интерес к происходящему на арене, вела себя весьма экспансивно, вмешивалась в действия рефери и борцов.
Вот как раз в такой период появился под маской новый неизвестный борец, оказавшийся Лурихом, если не ошибаюсь, осенью 1917 года. Насколько помнится, А. Лурих не имел выдающихся физических данных, но обладал высокой техникой французской борьбы.
В начале 1918 года после установления в Керчи советской власти А. Лурих был назначен начальником милиции. Фамилий борцов не помню, во всяком случае, среди них не было борцов, пользующихся всероссийской известностью, вроде Ивана Зайкина, Ивана Поддубного и других знаменитостей.
Из местных борцов в цирке выступал татарин — то под видом чемпиона Турции, то под чемпионом Крыма.
Ивана Поддубного я видел в Керчи в середине двадцатых годов, но не в цирке, а в кинотеатре «Модерн¬Колизей» после окончания сеанса, где он выступал вместе с другим атлетом. Работали они с гирями. У Поддубного один номер оказался недостаточно чётким, и публика зароптала. Он бросил реплику: «Что же вы, товарищи, хотите, мне уже 63 года!»
Каким образом Поддубный попал на сцену в кино — поясню. В то время, чтобы «поднять кассовый сбор», как теперь говорят, владелец «Колизея» приглашал выступать после сеанса куплетистов. В Керчи их было два — Алексей Югов и Пётр Тарахно.
Лучший из них был, безусловно, Югов. Сам ли он сочинял куплеты или писал их ему кто-либо другой, но выступления его отличались артистичностью, остроумием, едкой сатирой на темы дня. Выступления Югова пользовались большим успехом у публики. Что касается Петра Тарахно, то литературная часть у него частенько хромала, зато было много самомнения и амбиций, и выступал всегда в смокинге и блестящем цилиндре.
Деревянное здание цирка Буланова (мецената¬виноторговца) находилось на Старом базаре на месте нынешнего Пионерского сквера. Не то в 1918, не то в 1919 годах там выступала украинская труппа под руководством А. Бунчука. В помещении цирка была устроена сцена, соответственно переоборудованы сиденья для публики.
В зиму 1920–1921 годов, при переправе по льду Керченского пролива на Кавказ 9¬й Перекопской дивизии, деревянное здание цирка Буланова и деревянная ограда вокруг нынешнего завода имени Войкова были разобраны, и доски были использованы для настила на льду при переходе красноармейцев через пролив.
Пуришкевич был в Керчи и выступал с речью, но я на его выступлении не был, хотя слышал, что тон его выступления был гораздо мягче, чем его былые выступления в Государственной Думе.
1917 год в Керчи прошел, как праздник, в ожидании лучших времён. 1918 год начался с объявления Крыма самостоятельной республикой, даже печатали свои, крымские деньги.
В Крыму начались проявления татарского национализма, были организованы татарские эскадроны, которые расправлялись с большевиками.
30 апреля 1918 года в Керчь вступили германские войска, прошли через город, направляясь в крепость, и в городе они были малозаметны. В то же время весь Крым был оккупирован немцами.
В Керчи жили русские и украинцы, много греков и евреев, итальянцы, татарского населения было очень мало.
В крепости еще в 1918 году были значительные склады медикаментов, перевязочных материалов, марли и характерной частью быта города стало то, что все женщины щеголяли в платьях из марли с различными сборками¬оборками.
Майское восстание 1919 года я провёл в больнице в старом здании табачной фабрики, что была на месте сквера Мира, и мы, больные, узнали о восстании на следующий день, ночью у нас ничего не было слышно.
Из больницы я вышел, когда весь Крым был уже занят армией Деникина.
Оглядываясь на прошлое, можно сказать, что в Керчи, если не считать восстания 23 мая 1919 года, жизнь протекала нормально. Были открыты магазины, бакалейные лавочки, шумели базары.
Процветала спекуляция. Центром её был Батум, куда стекалась контрабанда из¬за границы.
Вечером бульвар был полон гуляющей публики, на эстраде играл оркестр, выступали куплетисты, ставили миниатюры, скетчи.
Но там же проводили внезапные облавы в поисках лиц, уклоняющихся от мобилизации в Белую армию. Один раз и я попал под облаву вечером, довели меня в толпе задержанных до городской тюрьмы, а там отпустили в тот же вечер ввиду явной моей непригодности к военной службе.
Нужно учесть, что в те времена я был очень молод и окружающая жизнь воспринималась мною, так сказать, скользя по поверхности.
Из репрессий тридцатых годов помнится лишь один мелкий случай.
На заводе Войкова проходила подписка на заём индустриализации, официально-добровольная. Один рабочий отказался подписаться (жена ему запретила), его уговаривали администрация, партком, профсоюз — ничто не помогло. Тогда его арестовали агенты ОГПУ, и судьба его до сих пор неизвестна. Подписка на заём на заводе прошла в сжатые сроки.
Из репертуара двадцатых годов: в театре летом гастролировали опереточные труппы — «Сильва», «Весёлая вдова», «Баядерка» (почему¬то впоследствии перевоплотившаяся в «Баядеру»), «Принцесса цирка» и другие, которые славятся и теперь. Случались гастроли и оперных ансамблей. В частности, попал я как¬то на «Аиду». Бог ты мой, «Аида» была певица хотя и не с плохими вокальными данными, но весом до ста килограммов, вместо грациозной молодой девушки, — убогая постановка.
Надмогильные плиты я видел на нынешней улице Козлова, в частности у старого здания почты — на углу улиц Козлова и К. Маркса (Николаевская). Запомнились они мне потому, что на базар приходилось чуть не ежедневно ходить. Возможно, они были и на других улицах.
Между прочим, лет десять тому назад на месте старого кладбища собирались строить дом, пригнали бульдозер, и с первых его, как говорится, шагов на свет божий появились склепы, гробы, черепа и кости.
Строительство было приостановлено, и сейчас территория кладбища — пустырь, постепенно зарастающий дерезой.
А какая красота была в этом уголке ещё в 1920 году — масса сирени, всевозможных сортов, деревья, ограды, ухоженные могилы, памятники, мраморный мавзолей семьи Томазини. Помимо всего, беломраморные скульптуры скорбящих женщин, ангелов. А ведь в Керчи зелени в то время было не так уж много.
Много, конечно, было потеряно в те времена не только в Керчи, а и в других городах и весях, чего уж никак не вернёшь.
Что касается грифонов на Шлагбаумской улице, совсем не похожих на нелепую растрёпанную фигуру, водруженную на Большую Митридатскую лестницу, то они, по-видимому, уцелели, так как боевых действий, кажется, в районе Шлагбаумской не было, они были снесены в целях устранения помех при движении транспорта и, вероятно, покоятся на свалке мусора за асфальтовым заводом, если их не разбили на куски при сносе постаментов, на которых они стояли.
Конечно, жили мы в интересное время, время замечательных событий в стране, но может быть, это просто кажется, ибо в молодости всё интересно, всё ново, к тому же покрыто дымкой чего¬то прекрасного, вероятно, результат времени, когда человек был полон сил и здоровья, а будущее представлялось в розовом цвете.
Во время войны в здании женской гимназии в 1942 году был армейский продовольственный склад, и в мае 42¬го года, при отступлении войск он был сожжён. Если и были часы на башенке, то они сгорели вместе со зданием. О пристройке к зданию гимназии я ничего не знаю.
Общественные часы (механические), по форме точь¬в¬точь, как электрические часы у гостиницы «Керчь», висели над тротуаром у частного часовщика на бывшей Воронцовской улице, где сейчас находится часовая мастерская.
О летнем театре. Находился он в одном из больших дворов по Николаевской (К. Маркса) улице. Огорожен был невысоким деревянным забором, сиденьями для зрителей и небольшой сценой. Всё сооружение носило сугубо временный характер. Мне пришлось побывать один раз на представлении. Показывали фокусы и довольно жуткие. Запомнилось отсечение головы у желающего из публики с последующим воскрешением. При самом «отрублении» приглушался свет, слышался хруст отрубленной головы, падение её и звуки льющейся жижкости, затем включалось полное освещение, и «покойник» садился на своё место. Зрелище было весьма занимательным и собрало полный сбор. По окончании представления давали объяснения фокусов.
